Намерение рассмотреть Великий канон преподобного Андрея Критского побуждает нас изучить его как со стороны его построения, так и с точки зрения особенностей его содержания. Великая святоградская стихира, или Великий канон преподобного Андрея, при его обширности имеет вместе с тем отчетливо выраженную структуру. Преподобный пастырь начинает свое исповедание Богу, как бы раздумывая над делами своей жизни, и сразу же встает на путь спасительного покаяния и приношения Богу покаянных слез. Это раздумье дается как от лица самого Преподобного, так и от лица всех людей, обретающихся пред Богом в акте спасительного самовоззрения и самоанализа. Святой Андрей находит такой образ обращения к Богу, что в глубокой христианской любви своей словно берет каждую человеческую душу, вместе с ней вздыхает о неправдах жития и вместе с ней ищет, просит выхода. Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний,— слышим мы первые слова первого тропаря канона вечером в первый день Великого поста. Мы ждем этих слов, глубоко вздыхаем вместе с преподобным творцом канона и вместе с ним уходим в глубину его размышлений. Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию,— продолжает Преподобный,— но яко благоутробен, даждь ми прегрешений оставление. Это — начало, как бы введение ко всему последующему произведению. Еще один тропарь, приглашающий душу человека с его телесным составом исповедаться Богу,— и преподобный Андрей начинает свои библейские аналогии, прилагая их к состоянию человеческой души. Сказания Ветхого Завета в устах Преподобного полны раздумья над сущностью человеческих дел, они постепенно с большой глубиной, состраданием и любовью предносятся, предлагаются кающейся душе. При вникании в основу покаянных воздыханий Преподобного становится очевидным, что он не торопится изложить библейскую историю. Коснувшись того или иного события, он может вернуться к нему позднее, как бы с другой стороны, чтобы сделать свое покаяние, свое раздумье над природой человека всесторонним, неспешным, подлинным. Вероятно, поэтому у профессора И.А. Карабинова могло создаться впечатление, что преподобный Андрей не всегда выдерживает порядок ветхозаветной истории. Преподобный творец канона, в целом придерживаясь хронологии, находит необходимым временами опять и опять повторить внутренний урок, извлеченный из того или иного уже изложенного события. Так, в начале 1-й песни канона сказав о преступлении первозданного Адама (тропарь третий), позднее (в тропаре десятом) он возвращается к мысли о творении человека Богом, чтобы опять, размыслив о величии данных человеку даров, склонить его к покаянию. Брение Здатель живосоздав, вложил ecи мне плоть и кости, и дыхание, и жизнь,— говорит Преподобный в десятом тропаре,— но, о Творче мой и Избавителю мой и Судие! кающася приими мя. Мало того. Уже в первых песнях канона — там, где ему недостает одних ветхозаветных подобий,— он свободно обращается к словам и образам Новой Благодати и смягчает, умиряет свою исповедь новозаветными образами, чтобы позднее опять перейти к воспоминанию о библейских событиях. Таких новозаветных отступлений в одной 1-й песни можно насчитать до пяти-семи тропарей. Этот факт говорит против мнения тех исследователей Великого канона Андрея Критского, которые считали, что его новозаветная часть начинается только с 9-й песни. Таким образом, для структуры основной части Великого канона характерно свободное использование новозаветных обращений ко Христу Спасителю на фоне главенства ветхозаветных размышлений с удержанием основных пунктов хронологии. Характерны также многократные возвращения к уже высказанной ранее мысли или факту для того, чтобы углубить их осмысление или придать им иное, необходимое для течения мысли содержание. Отметим далее, что, выстраивая Великий канон как единое целое, преподобный Андрей вначале всего несколько раз обращается к своей душе, а во всем объеме возвращается к этому приему только после второго ирмоса 2-й песни. Здесь это взывание к душе (душе, душе моя, многогрешная душе, душе окаянная) возрастает и учащается, сохраняясь на протяжении целого ряда песней. Здесь же наряду с обращением к душе нарастают и пафос, глубина покаянных воздыханий, которые, по нашему представлению, достигают своего наивысшего развития в 7-й песни канона. Согреших, беззаконновах, и отвергох заповедь Твою, яко во гресех произведохся, и приложих язвам струны себе, но Сам мя помилуй, яко благоутробен, отцев Боже. Это звучит уже в первом тропаре 7-й песни, усиливаясь к ее окончанию. К концу канона покаянные вопли как бы облегчаются. Здесь чаще появляются строки Нового Завета. Сам Преподобный говорит об этом отчетливо в двенадцатом тропаре 8-й песни: Ветхаго Завета вся приведох ти, душе, к подобию... Еще более утвердительно высказывается он о том же во втором тропаре последней, 9-й песни: Моисеево приведох ти, душе, миробытие, и от того все заветное писание... Остальные тропари канона связаны уже только с событиями Нового Завета. Впрочем, в согласии с высказанной нами мыслью о том, что преподобный Андрей находил необходимым на протяжении всего канона по ходу основного ветхозаветного сказания обращаться к новозаветным мыслям, мы читаем в двадцать втором тропаре 4-й песни: Чашу Церковь стяжа, ребра Твоя живоносная, из нихже сугубыя нам источи токи, оставления и разума, во образ древняго и новаго двоих вкупе Заветов, Спасе наш. Эти оба Завета содержит Преподобный в душе своей все время по ходу написания Великого канона. Они необходимы ему для последовательного развития его богословия об оставлении прегрешений и приобретения духовного разума. Кончается Великий канон мирными новозаветными строками человеческого сердца, принесшего покаяние. Здесь опять исповедание милосердия Божия и духовной нищеты человека, который ее приносит Богу как приятную жертву. Достойных покаяния плодов не истяжи от мене,— вздыхает в предпоследнем тропаре 9-й песни преподобный Андрей,—...сердце мне даруй присно сокрушенное, нищету же духовную, да сия Тебе принесу, яко приятную жертву, едине Спасе. Преподобный просит Христа призреть на него милостивым Его оком и ущедрить его, паче всякаго естества человеча согрешивша. Такова структура Великого канона. Он имеет вступление, развитие основной темы покаяния, которая восходит к своему кульминационному пункту, и свое завершение в мирных тропарях новозаветных мыслей надежды и веры в Искупителя.   При продолжении разбора Великого канона с его внешней, структурной стороны нам представляется необходимым остановиться на СТИЛЕ всего произведения, дать с этой точки зрения характеристику как всего произведения в целом, так и отдельных присущих автору канона выражений, им наиболее часто употребляемых. Мы должны полностью подтвердить мнение преосвященного Филарета Черниговского, называющего преподобного Андрея Критского поэтом церковным. Для нас представляет также большое значение мнение Преосвященного о том, что хотя тропари Великого канона писаны не стихами, а прозою, "но по тону своему они — самое высокое произведение поэзии". Действительно, тропари преподобного Андрея полны неизъяснимой духовной сладости. В них форма и смысл, образ внешний и внутренний, сочетаясь необычайно удачно, помогают излагать законы духовной жизни. Вместо Евы чувственным, мысленная ми бысть Ева, во плоти страстный помысл, показуя сладкая, и вкушаяй присно горькаго напоения,— изрекает преподобный поэт уже в 1-й песни канона. Этот образ свободно принимается сердцем и так же свободно ведет его к жажде и необходимости покаяния. Почти в том же размере и в том же состоянии духа преподобный Андрей показывает грех: В нощи житие мое преидох присно, тьма бо бысть и глубока мне мгла, нощь греха; но яко дне сына, Спасе, покажи мя (песнь 5-я). В душе подолгу живут (и животворят ее) отдельные строки тропарей, сохраняясь в благодарной памяти: яко миро, приими, Спасе, и моя слезы (песнь 2-я). Иногда это краткие образные новозаветные предложения, которые способны поднять, поддержать дух: Ты ecи, Сладкий Иисусе, Ты ecu Создатель мой, в Тебе, Спасе, оправдаюся (песнь 3-я). Или такие тонкие выражения, как медленное по ритму и печальное размышление преподобного Андрея: Исчезоша дние мои, яко соние востающаго — и душа молит о продлении жизни, как Езекия. Этот образ проходящих дней, которые подобны сновидению пробуждающегося, очень глубок. Он западает в душу, он может подействовать на все существо человека сильнее, чем громкие и грозные фразы о борьбе со грехом. Вся помрачися доброта,— говорит в другом месте Преподобный,— и страстьми угасися, Спасе, свеща. Свеча, угасшая от неправды, от греха человеческого! Какой тихий, почти безмолвный образ — и вместе с тем образ, исполненный действенной силы... И страстьми угасися, Спасе, свеща. Так умеет преподобный Андрей привлекать душу к покаянию! Поэзия преподобного Андрея достигает особых высот, когда краткое, образное предложение наполнено глубочайшим внутренним смыслом. Иже первее на престоле, наг ныне на гноищи гноен,— говорит святитель Андрей о праведном Иове,— многий в чадех и славный, безчаден и бездомок напрасно; палату убо гноище и бисерие струпы вменяше. Не только в дни Великого поста, когда читаются эти пророческие слова преподобного Андрея, но и в различные периоды жизни, когда для человека наступают черные дни, как спасительно вспомнить, что, находясь в духе и перенося скорби, можно дойти до такого состояния, когда ты способен принимать свое гноящееся ложе за палату, а струпы тела за драгоценные камни! Кто способен подняться до такого состояния? Но преподобный Андрей уверяет нас, что подобное состояние возможно. И как кратко выразил это состояние пастырь Критский — всего несколькими словами: палату убо гноище и бисерие струпы вменяше. Нам недостанет времени коснуться всех наиболее изумительных и сильных образов в каноне преподобного Андрея. Может быть, стоит упомянуть только еще один тропарь, который был выписываем подвижниками нашей Русской Церкви и сохранялся ими в памяти (а может быть, и заучивался наизусть). Рука нас Моисеева да уверит, душе,— гласит этот тропарь,— како может Бог прокаженное житие убелити и очистити, и не отчайся сама себе, аще и прокаженна ecи. Здесь кратко дана библейская история о чудесах пророка Моисея; но это древнее чудо сведено к чуду животворного покаяния. И с какой заботливостью, даже нежностью поддерживает преподобный Андрей кающуюся душу, как оберегает ее от злого отчаяния. И не отчайся сама себе, аще и прокаженна ecи. Изучение внешней стороны Великого канона предпринято нами с тем, чтобы показать, каким сокровищем высокой поэзии обладает Святая Церковь, на каком твердом и славном основании покоится здание ее Божественной службы, какие гениальные строки вложены в ее присноживопитание души человеческой! Все творения преподобного Андрея Критского, и особенно его Великий канон, суть высокое и безупречное произведение человеческого духа. Слова преподобного Андрея — те же, что слова величайших писателей мира, и они ложатся на душу спокойно и мирно, соделывают ее терпеливой и зрячей и одновременно поставляют перед Содетелем всяческих, Который тих и любовен и беседует с душой человеческой образом драгоценных камней страждущего Иова, знаком свечи, образом излиянного мира и слез или исцеленной от проказы руки Моисеевой. В творениях преподобного Андрея все исследователи литургики минувших веков отмечают естественный, мирный ход мысли, свободу выражения сложных состояний внутренней жизни при большой сладкозвучности самой речи. В славянском переводе, который является совершенным подобием исходного греческого текста, эта своеобразность слова и слога передается и сохраняется особенно полно. Следует отметить, что все исследователи песнопений Греческой Церкви отмечают эту свободу в построении фраз и легкость восприятия слога преподобного Андрея, чего нельзя сказать о более поздних церковных песнописцах, когда при написании канонов стихами с использованием акростихов имело место искусственное построение фраз, что иногда весьма затрудняло понимание. Некоторых больших русских писателей захватили отдельные речения Великого канона. Они строили на них строгий и часто трагичный рисунок своих повестей (А.И. Куприн). В жизни церковных людей бывают такие ситуации, особенно если это случается в дни Великого поста, когда только речения Великого канона дают душе выход из тяжелых внешних и внутренних обстоятельств. Тогда такой человек, спасаясь в лоне Христовой Церкви, восклицает вслед за преподобным Андреем: Пристанище Тя вем утишное, Владыко, Владыко Христе: но от незаходимых глубин греха и отчаяния мя предварив избави. У преподобного Андрея, если останавливаться на внешней стороне Великого канона, имеются некоторые излюбленные выражения и образы. Так, чаще других эпитетов в приложении ко Христу Преподобный любит употреблять слова милостивый, милосердный: Вонми ми, Боже Спасе мой, милостивным Твоим оком или: вем, яко человеколюбец ecи: наказуеши милостивно и милосердствуеши тепле, слезяща зриши и притекавши, яко Отец, призывая блуднаго. Часто преподобный отец говорит и об умилении, в которое душу человека вводят приводимые им слова писаний. Очень любит преподобный Андрей образ евангельской драхмы. К нему он обращается в различных песнях канона. Юже яко иногда драхму, взыскав, обрящи — говорит он во 2-й песни. Здесь для преподобного Андрея дорого, чтобы была обретена погибшая драхма, кающаяся человеческая душа. Аз есмь, Спасе, юже погубил ecи древле Царскую драхму,— вопиет Преподобный в 6-й песни канона,— но вжег светильник Предтечу Твоего, Слове, взыщи и обрящи Твой образ. Преподобному дорога погибшая драхма как извечный образ Божий в человеке. Дорог также Преподобному поэту образ белого снега. Где созерцал снег преподобный Андрей, на вершинах каких гор? Живя в Палестине и на острове Крит, он вряд ли видел снежный покров на земле. К горнему снегу обращает свой взор Преподобный. Омый, очисти, покажи, Спасе мой, паче снега чистейша,— вопиет Преподобный в семнадцатом тропаре 4-й песни канона, а в 5-й песни молит: Омый мя, Владыко, банею моих слез, молю Тя, плоти моея одежду убелив, яко снег. Воистину здесь вспоминаются слова святителя Димитрия Ростовского о "медоточных словесах" преподобного Андрея: "...от лицезрения... его,— пишет святитель Димитрий,— и медоточных глаголов всяк услаждашеся и исправляшеся, того ради стекахуся к нему ищущий спасения душам своим". Мнение святителя Димитрия о том, что Господь, в детстве исцелив немоту преподобного Андрея, соделал его проповедником Слова, выражено в первых строках его жизнеописания: "Христос Сын Божий из уст сего немотствовавшего отрока... совершил... Себе хвалу". Вот те краткие указания, которые мы считаем необходимым сделать по ходу изучения стиля великого произведения преподобного Андрея Критского — его Великого канона. Несомненно, изучение стиля могло бы быть представлено значительно более подробно, но в данном разборе оно не является самодовлеющим. Нам представлялось вместе с тем необходимым не пройти мимо структуры и стиля этого неповторимого произведения церковной поэзии и письменности.